Господин Никто - Страница 57

Единственное мое утешение в подобных тяжелых случаях в том, что, как бы они ни казались невероятными, они все же предусматривались мной, и игра продолжается. Это не такое уж большое утешение, но за неимением другого…

Надо воспользоваться хотя бы тем обстоятельством, что за мной в данный момент не тащится хвост в виде Ворона или Ужа. Закрыв багажник, сажусь в «ягуар» и еду к пригороду Ножан. Найдя местное почтовое отделение, заказываю срочный разговор с Марселем и связываюсь с Лидой, чтобы узнать, соблюдает ли она мои инструкции, и дать ей кое-какие дополнительные наставления. Потом снова сажусь в свой драндулет и возвращаюсь в город, минуя, однако, улицы, где можно столкнуться с неприятными знакомыми. Возле вокзала Сен-Лазер я въезжаю на Римскую улицу, изобилующую радиопринадлежностями, как Рю де Паради — изделиями из фарфора.

Микрофончик, небольшой усилитель и несколько метров проволоки, приобретенные мною, вызвали бы, наверное, насмешливую улыбку у любого из моих коллег, но ничего не поделаешь, подчас обстоятельства вынуждают поступать чисто любительски, используя подручные средства. Заперев пакетик в перчаточном ящике, еду дальше. На площади Сен-Огюст забегаю в кафе и съедаю свой каждодневный бифштекс с картофелем. Невзирая на то, что после обеда я выпил двойной кофе, мне ужасно хочется спать, и я прихожу к мысли, что могу позволить себе поспать часика два до того, как приступить к дальнейшему.

Подъехав к дому, я без особого удивления устанавливаю, что два знакомых мне в лицо эмигранта уже ждут моего прибытия, сидя в обшарпанном «оппеле» и вооружившись газетами. Они смотрят на меня, только чтоб убедиться в моем появлении, и я с полным спокойствием перебираю ногами свои девяносто две ступени, подымаюсь к себе.

Прежде чем лечь в постель, заглядываю на всякий случай под газовую плиту, чтоб проверить, все ли там на месте. Устройство лежит там, где я его оставил. Однако печка все же была сдвинута в мое отсутствие — волосок, использованный мною в качестве приметы, испарился.

Следующий по порядку. И снова не я. Мы провожаем Димова. И Димов будет покоиться недалеко от Гейне и Стендаля. Для него это прекрасная возможность познакомиться на том свете с именами писателей, о которых при жизни он едва ли слышал. Версия нашего домашнего врача с огромной головой и в темных очках все та же — «разрыв сердца». Очевидно, в кармане этого человека других диагнозов нет. Пробитый висок прикрыт цветами, и его не видно. Вообще какой смысл поднимать шум вокруг какого-то семейного скандала? Но среди эмигрантов опять тайно распространен слух, что и эта смерть — дело рук коммунистов.

Может быть, именно поэтому, а может, потому, что сегодня нет ни одного интересного матча, на кладбище собралось человек сто. Цвет эмиграции в полном составе. Я тоже тут.

Признаться откровенно, покойный не фигурировал в списке моих друзей. Но это не имеет значения, так как у меня совсем нет друзей. И потом я пришел сюда не столько ради покойника, сколько ради двух-трех живых. Один из них — в черном костюме, с благородной старческой осанкой и вызывающе выставленным вперед кадыком — произносит в данный момент надгробное слово. После того как три дня назад он говорил о молодой гвардии, сегодня он отдает дань старой — испытанным борцам, к числу которых принадлежал и покойный, до последнего вздоха хранивший верность национальным идеалам. И вообще слова расточаются щедро, поскольку они ничего не стоят и поскольку для некоторых людей нет ничего приятнее, чем упиваться мелодией собственного голоса, особенно торжественно-траурной.

За часы, прошедшие с момента нашего расставания, Младенов обрел еще бОльшую уверенность. В конце каждой фразы он запрокидывает свое темя с реденькими седыми волосками, как бы спрашивая: «Хорошо сказано, не так ли?» — и часто выбрасывает вперед костлявый кулак, будто собираясь дать кому-то в нос. С особым пафосом он говорит о тех, кто не оставит священное дело незавершенным, очевидно имея в виду главным образом себя.

Вопреки ожиданиям, я вижу Мери Ламур не у гроба, а где-то позади всех. Случайно глянув в мою сторону и заметив меня, женщина подходит без всякой осторожности и шепчет:

— Ты должен помочь мне, Эмиль. Я попала в настоящую ловушку.

Я озираюсь по сторонам, но стоящие впереди все до одного поглощены надгробным словом, в том числе Ворон и Уж, которые, следя за оратором, даже рты раскрыли от изумления перед его способностью говорить так много и ничего не сказать.

— В какую ловушку? — тоже шепотом спрашиваю я.

— Твой Младенов требует, чтобы я перевела на него все наследство. Если, говорит, не сделаешь этого, выдам тебя полиции.

— Не бойся. Уйдет еще по меньшей мере два-три дня на всякие формальности, пока ты получишь наследство.

— Два-три дня не так много.

— Достаточно. За это время я сумею укротить старца.

— Правда?

— Раз я говорю…

— Я умру от страха. Он меня выдаст глазом не моргнув.

— Не бойся. Он только стращает тебя. Если боишься, не возвращайся на ночь к старику. Пережди где-нибудь в другом месте. Ступай в отель «Националь». Отель огромный. Никто тебя не заметит. Может, и я к тебе наведаюсь.

— Так я и сделаю. А ты приходи непременно. Вся надежда на тебя.

Мери Ламур бросает на меня взгляд, совершенно не уместный при подобных обстоятельствах, но я глазами предлагаю ей вернуться на свое место, и она подчиняется.

В скорбной тишине бодро звучит призыв о вечной памяти, затем следует ритуал опускания тела и, наконец, знакомый дробный стук падающих на крышку гроба комков земли, хотя и глухой, но несравненно содержательнее любых слов.